Груз 200 - Страница 41

В общем, все сложилось очень удачно. Полковника беспокоил только таинственный капитан, который, по словам Аслана, навестил тем вечером Славина. Но постель была мягкой, морфий убаюкивал и навевал сладкие грезы, и полковник решил, что бешеного капитана Аслан просто выдумал, чтобы отвлечь внимание от своих кровожадных намерений.

Командир полка собственноручно принес Логинову его личные вещи, присовокупив к ним солдатскую флягу, под самую пробку наполненную хорошим коньяком. Когда он ушел, полковник, кряхтя и придерживая ладонью перевязанной руки швы на животе, дотянулся до своего чемоданчика и проверил, в порядке ли двойное дно. Двойное дно никто не трогал, аккуратно упакованные в полиэтилен пачки долларов лежали на месте, и полковник, с облегчением откинувшись на подушки, позволил себе пригубить коньяк. Сердце его билось учащенно, в животе и раненой руке творилось черт знает что, перед глазами плыли черно-зеленые круги, но облегчение, которое он испытал, увидев, что деньги никуда не исчезли, стоило затраченных усилий.

Литровой фляги хватило как раз на два дня. В сочетании с морфием коньяк творил чудеса, и полковник чувствовал себя способным плясать вприсядку и командовать частями, штурмующими Аргун. Было несколько моментов, когда только своевременное вмешательство медсестер и лично майора Кондратюка удержало его от того, чтобы действительно вскочить с постели и пуститься в пляс.

Полковник чувствовал себя свободным. Впервые за томительные полгода над ним ничего не висело, и он уже прикидывал, сколько нужно сунуть на лапу начальнику Воронежского госпиталя, чтобы его списали вчистую. Получалось, что не так уж и много, а может быть, вовсе ничего, поскольку человек его возраста, получивший такие ранения, имеет полное право уйти в отставку со всеми полагающимися ему почестями и безо всяких взяток.

«Вот молодец Аслан, – посасывая коньяк через трубочку от капельницы, думал полковник. – Сколько денег мне сэкономил, сколько нервов! А что я потерял? Литр крови да метр кишок. Эка невидаль! Тем более что теперь он уже наверняка никому ничего не расскажет даже под пытками. А тех, которые в горах, еще поймать надо. Да и хрен их когда-нибудь поймают, а если и поймают, так уж наверняка не рядом с печатным станком. Так что я, похоже, счастливо отделался.»

Отправка была назначена на восемь утра. В восемь тридцать стало известно, что транспортный вертолет, на котором раненых из полевого госпиталя должны были доставить на аэродром, не прибудет из-за неполадок в двигателе. Все тот же Кондратюк по секрету сообщил полковнику, что на самом деле вертолет подстрелили из автомата, продырявив двигатель, и тот совершил вынужденную посадку буквально в нескольких километрах от госпиталя. За экипажем, по его словам, уже выслали УАЗик в сопровождении бронетранспортера, так что волноваться не о чем.

– Ни хрена себе, не о чем, – проворчал полковник и залпом допил последний глоток коньяка. – Самолет, насколько я понимаю, ждать не будет. Что же нам теперь, пешком добираться?

Кондратюк ответил, что пешком никто добираться не будет. “Всех раненых, – сказал он, – доставят к самолету на санитарных машинах. Тут ехать-то всего ничего. Каких-нибудь тридцать пять километров, и вы на месте…"

Полковник обозвал его идиотом и потребовал для себя отдельный автомобиль. В конце концов, он был старшим офицером и своим геройским поведением заслужил элементарного уважения со стороны окружающих. Да черт с ним, с уважением! В данном случае речь шла об элементарном комфорте. Полковник лучше, чем кто бы то ни было, знал, что в распоряжении госпиталя имелось всего три машины: микроавтобус УАЗ, являвшийся собственно санитарным автомобилем, приспособленный для перевозки раненых автобус ПАЗ и тентованный бортовой “Урал” – единственная машина, в которую могли поместиться все нуждавшиеся в отправке раненые. Трястись тридцать пять километров по бездорожью, лежа на жестком дощатом полу, – слуга покорный!

Насмерть перепуганный всплеском подогретого коньяком полковничьего негодования Кондратюк горячо заверил его, что ни о каком лежании на полу не может быть и речи, и пообещал предоставить УАЗик в его полное и единоличное распоряжение. Поклокотав еще немного полковник успокоился и стал готовиться к переезду.

Сборы были недолгими. Улучив момент, он еще раз проверил содержимое двойного дна своего “командировочного” чемоданчика, с которым полгода назад уехал из Москвы на войну, выгреб из тумбочки зубную пасту, щетку и безопасную бритву, которой за время своего пребывания в госпитале так и не удосужился воспользоваться, в последний раз помочился в “утку”, фривольно шлепнул по тугому заду пришедшую за “уткой” медичку, потребовал укол морфия “для профилактики”, с неосознанным удовольствием подставил вену и наконец позволил вынести себя из палаты.

Погода была пасмурная, с неба опять сеялась мелкая водяная пыль. Посреди грязного школьного двора стоял тупорылый УАЗик с красным крестом на покрытом вмятинами темно-зеленом борту. Его задние двери были гостеприимно распахнуты. Немного поодаль в тентованный “Урал” загружали раненых солдат. Носилки с полковником Логиновым бережно вдвинули в кузов УАЗика.

Логинов лежал, расслабленно откинувшись на тощей казенной подушке, и слушал, как в отдалении громыхает артиллерия, перепахивая каменистые склоны гор. Он от души надеялся, что слышит этот звук в последний раз. Приглушенные до приемлемого уровня звуки артиллерийской пальбы, которые передают по телевизору на потеху обывателю, не могут идти ни в какое сравнение с настоящими боевыми залпами тяжелых орудий, а бутафорская трескотня экранной стрельбы очень мало напоминает рвущий барабанные перепонки отрывистый и в то же время гулкий лай автоматов. Черт с ним, с телевизором, но к театрам военных действий полковник Логинов не собирался приближаться в ближайшие полторы сотни лет. Чего он там не видел, на этих театрах?