Груз 200 - Страница 33

– Выяснить? – переспросил Славин, тупо глядя в развернутое удостоверение. В мозгу молотом стучала одна-единственная мысль: влип. Все-таки влип, черт бы побрал Логинова с его деньгами! – Насчет чего это?

– Насчет гробов, – все так же широко улыбаясь, заявил капитан. В стеклах его притененных очков плясали желтые огоньки. Это было просто отражение керосиновой лампы, но сейчас старшему прапорщику Славину почудилось, что за дымчатыми стеклами полыхает адское пламя, словно капитан на самом деле был дьяволом, пришедшим по его душу. – Насчет гробов, прапорщик. Тех самых, которые вы отправляете в Москву. Несчастные родители рыдают над этими жестянками, думая, что внутри их убитые сыновья, а там…

– А что там? – стараясь говорить как можно равнодушнее, спросил Славин.

Капитан посмотрел на него с удивлением:

– А вы не знаете? Вот странно… Если это правда, то мне вас искренне жаль. А хотите совет? Колитесь, прапорщик. Колитесь, и я оставлю вас в покое. Целее будете, честное слово.

– Ага, – сказал старший прапорщик Славин, – понятно.

Боковым зрением он увидел бледное как мел лицо Гуняева и обреченно сгорбленную спину Лыкова.

"Суки дрисливые”, – подумал он и нажал на спусковой крючок пистолета, ставя точку в этом неприятном разговоре.

* * *

Глеб провел в своем укрытии весь световой день.

Большую часть этого времени он мирно проспал, проснувшись уже под вечер от промозглого холода. Поднявшийся ветер заунывно гудел в голых ветвях, заставляя их шуршать и постукивать. Обращенный к земле правый бок Сиверова затек и был ощутимо влажным, несмотря на оборудованную Глебом подстилку из веток. Он подумал, что боевикам сейчас не позавидуешь, и выбрался из укрытия, чтобы размяться.

Когда стемнело, он спустился в долину, все время помня о том, что подходы к селению наверняка тщательно патрулируются и простреливаются снайперами. Сейчас, в кромешной темноте, его камуфляжная форма и капитанские погоны были для него плохой защитой.

Он без приключений добрался до дома, возле которого утром заметил разгружавшийся “Урал” с гробами. По дороге ему дважды встретился вооруженный патруль. Глеб каждый раз замечал солдат издали и прятался в густой тени полуразрушенных домов и покосившихся заборов. Жителей в этом поселке, судя по всему, почти не было. Лишь в некоторых более или менее сохранившихся домах сквозь плотные ставни и шторы пробивался жиденький оранжевый свет керосиновых ламп. В сыром ночном воздухе висел неистребимый запах гари и нечистот – тоскливый дух разрушенного жилья, взорванного уклада жизни и рухнувших надежд, густой смрад большой беды. От этого запаха и вида окружавших его развалин Глебу стало не по себе. Он давно потерял счет людям, которых собственноручно отправил на тот свет, но каждая война прежде всего заставляет страдать мирных людей, никогда не бравших в руки оружия и не причинивших никому зла, – разумеется, если не считать мелких бытовых склок, которых везде хватает. Он представил себе тысячи этих бедняг, бредущих по раскисшим, разбитым гусеницами тяжелых танков дорогам, сгибаясь под тяжестью своего жалкого скарба. Потом он подумал о тех, кто греет на всем этом руки. Большинство войн в наше время – это не только и не столько политика, сколько большой бизнес, думал Глеб, тенью скользя вдоль темной улицы. Жаль, что мое задание предполагает устранение лишь тех, кто вертится вокруг войны, отщипывая крохи то тут, то там. До организаторов не достать, да и вряд ли это возможно – ткнуть в кого-то одного пальцем и сказать: вот он. Он все это затеял, берите его, дорогие товарищи. Пусть ответит за все, бандитская морда… Конечно, в конце концов кто-то обязательно ответит, но это будет тот, кого успеют поймать, а вовсе не тот, кто во всем виновен. Вот, на Масхадова завели уголовное дело. А кто он такой? Пешка в каракулевой папахе, и больше ничего…

Эмоции, Глеб Петрович, сказал он себе, скользя вдоль стены большого, рассчитанного на тентованный грузовик каменного гаража, в котором, как он понял, теперь хранились цинковые гробы. Это все эмоции, а мы с вами, Глеб Петрович, люди военные, находящиеся при исполнении, и в своих действиях должны руководствоваться голосом разума и высшими государственными интересами. Жаль только, что интересы государства порой так трудно отличить от интересов какого-нибудь толстосума из тех, что именуют себя модным словечком “олигархи”.

Он проник во двор через широкий пролом в дощатом заборе, чудом не угодив в зиявшую сразу за проломом глубокую воронку, до половины наполненную талой водой и глинистой жижей. Под ноги попадались обломки расщепленных взрывом досок и битых кирпичей, но в целом чувствовалось, что двор содержится в относительном порядке. Другие дворы, которые видел Глеб, были сплошь завалены обломками.

Задняя дверь гаража оказалась запертой, как и огромные железные ворота. Впрочем, Глеб сомневался, что фальшивые деньги печатают или хотя бы хранят здесь. Это было бы полным безумием. Здесь была перевалочная база, пункт, в котором трупы убитых на войне солдат и офицеров таинственным образом превращались в зеленые бумажки, фальшивые, как предвыборные обещания политиков. Он напомнил себе, что может ошибаться, хотя вероятность ошибки в данном случае была очень невелика.

Он внимательно осмотрел двор, прежде чем двинуться к дому. Ему все еще не давала покоя одна мысль. Все складывалось как-то на удивление просто и незатейливо. Выйти на тех, кто занимался отправкой гробов, оказалось чересчур легко. Вот они, голубчики, как на ладони, и, если их как следует прижать, они обязательно скажут, откуда в таких фантастических количествах берутся фальшивые доллары. Тогда почему это не сделано до сих пор? Почему состоявшая из профессионалов группа, отправленная сюда с тем же заданием, что и Глеб, погибла в полном составе, не успев ничего сделать? Тут был какой-то подвох, и Слепой невольно вспомнил о самолете, который упал на грязное поле под Воронежем, – том самом самолете, на котором должен был лететь в Чечню посланный ФСБ специалист по общественному мнению капитан Суворов. Кому-то очень не хотелось, чтобы капитан Суворов слонялся по здешним местам, создавая общественное мнение и суя во все щели свой любопытный нос.