Груз 200 - Страница 11


К оглавлению

11

Глеб развернул протянутую Малаховым бумагу и пробежал глазами по строчкам.

– Капитан Суворов, – прочел он, – специалист по общественному мнению… Черт, не нравится мне это… А кто подписал? Что-то подпись неразборчивая.

– Да какая тебе разница? Это он мне дал, – сказал Малахов, сделав сильное ударение на слове “он”, так что сразу стало ясно, кого он имеет в виду. – Шушера какая-нибудь в полковничьих погонах. Ты, главное, на самолет не опоздай, а то придется на своих двоих добираться. Багаж будет на борту, это я устрою. Провожать не стану, так что ручкой на прощание можешь не делать.

– Спасибо, Алексей Данилович, – сказал Глеб, пожимая протянутую генералом руку. – И еще одно… Вы не могли бы сами позвонить Ирине?

– И тебе спасибо, – язвительно откликнулся Малахов, сердито выдирая руку. – Трусишка зайка серенький… Сам в кусты, а я отдувайся?

Глеб развел руками, показывая, что отрицать очевидное не имеет смысла.

– Черт с тобой, – проворчал генерал. – Думаешь, я не понимаю? Позвоню, не беспокойся. Как только доложат, что самолет в воздухе, сразу позвоню.

– Спасибо, – повторил Глеб.

Когда Малахов уехал, он погасил в квартире свет, снова включил музыку, закурил и долго смотрел в окно, где в подсвеченном фонарями мраке сверкал дождь.

Глава 3

Забрызганный грязью до самой брезентовой крыши УАЗик, натужно ревя движком, вполз на вершину невысокого холма и остановился, пьяно вильнув задними колесами на скользкой, превратившейся в непролазное черное болото дороге. До конца подъема оставалось еще несколько метров, и машина стояла, задрав кверху свой тупо обрубленный нос, как памятник всем механизмам, павшим в бесконечной битве с российским бездорожьем.

Из-за этого в узких амбразурах, протертых “дворниками”, в слое покрывавшей передние стекла грязи виднелось только низкое серое небо, по которому быстро бежали рваные темные клочья туч, уже пролившихся дождем где-то на юге и потерявших силу. Боковые окна были залеплены до такой степени, что едва пропускали свет.

Как только машина остановилась, измученный тряской и беспокойством генерал-майор Малахов распахнул дверцу и выпрыгнул на дорогу – вернее, на то, что здесь, в Воронежской области, принято было называть дорогой. Его кожаные туфли с негромким чавканьем погрузились в грязь. На мгновение у генерала возникло странное ощущение, словно он попал в невесомость, но потом подошвы туфель коснулись более или менее твердой опоры, и это ощущение исчезло. Черная и пышная, словно специально взбитая каким-то безумцем в гигантском миксере грязь, жирно поблескивая, бесшумно сомкнулась над ступнями генерала Малахова где-то в районе щиколоток. Малахов вынул изо рта сигарету и с некоторым недоумением посмотрел вниз. Его мысли были заняты гораздо более серьезными вещами, чем весенняя распутица в Воронеже, так что внезапное исчезновение собственных австрийских ботинок вместе с заключенными в них ступнями его слегка озадачило. Грязь тускло поблескивала внизу с самым невинным видом, словно она слыхом не слыхала ни о каких туфлях. В самом деле, кто же ходит в середине марта по проселочным дорогам в дорогой столичной обуви? Да по ним в это время вообще никто не ходит без самой крайней нужды, если уж на то пошло!

Малахов вытащил из грязи одну ногу, критически осмотрел повисший на ней огромный ком жирного, мокрого, отваливающегося кусками чернозема, сдержал вертевшееся на языке ругательство и решительно двинулся к высшей точке холма, откуда можно было без помех окинуть взглядом все еще запятнанные островками грязного серого снега поля. Грязь под его ногами сыто чавкала, и Малахов без всякой связи с происходящим подумал, что, будь он свиньей, это место наверняка показалось бы ему раем. Идя к вершине холма и куря двенадцатую в это утро сигарету, генерал-майор Малахов остро завидовал свиньям, коровам, мышам, воробьям и вообще всем тварям божьим, не облеченным властью и ответственностью.

Генерал прилетел из Москвы один, так что всю дорогу ему пришлось бороться с распиравшим его изнутри раздражением. Поблизости не было никого, кто привык к его скверному характеру, и Алексею Даниловичу приходилось все время контролировать себя, чтобы не облаять ни в чем не повинного подполковника, который встретил его на аэродроме. От этого его дурное настроение с каждой минутой только ухудшалось, а картина, открывшаяся ему с вершины холма, окончательно добила генерала.

Обломки тяжелого военно-транспортного самолета были разбросаны по площади чуть ли не в гектар. Исковерканный фюзеляж пропахал в раскисшем черноземе глубокую борозду, выглядевшую отсюда как след сабельного удара. Фюзеляж почернел и все еще лениво дымился, отлетевший хвост косо торчал далеко позади него, нелепо задрав к небу мощное оперение, сверху покрытое камуфляжными разводами, а снизу выкрашенное в грязно-голубой цвет. Повсюду валялись лохматые, перекрученные куски обшивки, исковерканные обломки крыльев. Малахов разглядел зарывшийся в грязь двигатель с торчащими вверх изогнутыми, перекрученными лопастями. От него до самолета было метров триста.

Поодаль, на дороге, все еще стояли две пожарные машины, возле которых, сматывая шланги, уныло копошились сгорбленные фигуры в черно-белых боевках и пластмассовых касках с прозрачными лицевыми щитками. Здесь же с покинутым видом торчал тентованный “Урал”, на котором привезли солдат оцепления. Рядом с “Уралом” приткнулся еще один УАЗик. Водитель притер его почти вплотную к заднему борту “Урала”, словно боялся, что без помощи мощного грузовика не сможет выбраться из этого болота. Вокруг обломков самолета, с трудом передвигая увязающие в грязи ноги, бродили какие-то люди в полевой форме. Время от времени они нагибались, поднимали что-то с земли и роняли обратно. Малахов знал, что эти люди заняты делом, но никак не мог побороть впечатление, что они просто тянут время, не зная, чем бы заняться, и с нетерпением дожидаясь момента, когда можно будет махнуть на все рукой и рвануть по домам.

11